Редко у кого из нас диапазон оценок музыки глубже, чем «нравится — не нравится» или «хорошо — плохо». А как оценивает себя профессиональный музыкант-исполнитель? — вопрос, что называется, был на языке, когда беседовал с Раузалией Гиваргизовой, солисткой Мурманской областной филармонии. Большинство из нас почему-то отказывает себе в праве понимать серьезную музыку, потому и смотрим на артистов той же оперы словно на людей из иного мира, Роза (так в обиходе к ней обращаются) откровенна: «Стремлюсь петь, чтобы у людей на глазах слезы блестели. Я и сама не раз плакала, слушая Викторию Иванову, Джоан Сазерленд, Ренату Скотто».
Я верю своей собеседнице. Не только петь, но и говорить о музыке она не может без волнения. И тут никакое особое понимание не нужно, видно, музыкой надо просто жить… Переживание сродни чувству веры. Недаром же Лев Толстой, умирая, сказал примерно следующее: ни с чем так не жаль расставаться, как с музыкой.
Мы беседуем в актерской комнате филармонии, и на меня со всех сторон смотрят Раузалии Гиваргизовы разных лет. Конечно, фотохудожники всегда стремятся добавить красоты и молодости своей героине, но ведь невозможно сделать улыбку моложе? А она у Розы на всех афишах скромная, даже застенчивая, как у совсем юной студентки музыкального училища или абитуриентки, пришедшей на свое первое прослушивание и от волнения становящейся все искреннее и просветленнее. Так и в разговоре: непосредственная, но очень возвышенно-серьезная в словах и интонациях, если о музыке. А о другом она говорить не может. Или не хочет. Правда, я и сам предложил: про личную жизнь опустим, некоторых только это интересует. Но она вдруг возразила:
— Сергей Георгиевич столько для меня сделал, что не могу промолчать о нем.
Художественный руководитель филармонии Сергей Гиваргизов легок на помине. Вернулся с репетиции и мгновенно включается в наш разговор. А «личная жизнь» в лице 8-летней дочери Олечки вообще с нами не церемонится, встревая в разговор со своими школьными вопросами или складно уже барабаня по клавишам пианино вопреки протестам. Вот она, повседневная, закулисная жизнь артистов. Чего еще от них хотят?
Мне импонирует, что Роза ведет разговор совсем не туда, куда намечалось. Ожидаешь рассказа о трепете певицы перед заполненным залом, а она зрителей не боится. Она их просто не видит, когда поет.
— Все должно перестать существовать, кроме музыки, которую любишь так, что не можешь не петь. А один человек в зале или тысяча, не важно.,.
— Хорошо, — соглашаюсь я, — но если нездоровится, полярная ночь сонливость нагоняет?
— Приходит творческое волнение и помогает справиться с недомоганием, — отвечает моя собеседница. — Я пою гениальную музыку, которая не позволяет быть слабой, придает силы...
Сколько себя помнит, она всегда хотела петь. Причем не просто для души, а хорошо петь, раскрыть для себя тайну вокала. Лет с десяти стала слушать романсы. Динамик доносил изысканно прекрасные слова и мелодии в исполнении Виктории Ивановой «Вам не понять моей печали...». Не телевизор, а радио стало для нее окном в музыкальный мир. Оперы начинали транслировать почему-то поздно вечером, часов в 10, но это было самое дорогое время суток.
В Мурманск семья Розы переехала, когда ей было 11 лет. Она пела в школьном ансамбле. А в Доме пионеров имени Бредова быстро стала солисткой, старательно выводя популярную тогда мелодию «Крестики-нолики» или щемяще-ностальгические и сегодня слова песни из кинофильма «Доживем до понедельника». А потом, что называется, в одночасье творческая жизнь вошла во взрослую профессиональную колею. Музыковед Василий Строганов, позже художественный руководитель филармонии, поставил, казалось, невыполнимое условие: за 10 дней выучить партию в оратории «Мессия» Генделя. Предстояло вписаться в музыкальный проект, куда вошли сборный мурманский оркестр, представители норвежской оперы с великолепным для нее партнером-тенором. Было это 15 лет назад, когда Роза не задумывалась, что они своим выступлением одолевают многолетний холод в отношениях соседних государств. Музыка, она как и многоводный Гольфстрим, омывающий берега наших стран, способна преодолеть любые барьеры. Потому что даже вокальное пение не требует перевода. Язык чувства ни границ, ни «железных занавесов» не признает.
Но на пути к глубине чувства требуется колоссальная репетиционная работа каждого исполнителя, неважно, поет он в миланском «Ла Скала» или на сцене Мурманской филармонии.
— Небольшая опера «Служанка-госпожа» Перголези, а учу ее уже три с половиной месяца, — рассказывает Роза.
Учить — значит запоминать наизусть не только ноты, но и тексты. Не только свои, но и партнеров. А иначе творческого понимания друг друга, а еще лучше сказать — единения на сцене просто не будет. Но если комическую «Служанку-госпожу» сам автор считал безделицей — всего-то 115 страниц клавира, то «Травиата» Верди — 400 страниц. В общем, оперные певцы — прилежные ученики на всю жизнь. А судя по рассказу Розы, и на каждый день:
— По утрам слушаю записи выдающихся исполнителей, подмечаю для себя, на чем надо сделать акценты, каково музыкальное сопровождение. Аучу мелодию, тексты обычно по ночам, когда домашние спят. Потом и сама ложусь, но просыпаюсь и начинаю повторять. Это какой-то непрерывный процесс, который не отпускает Даже в троллейбусе...
Внимательно слушающий Сергей Гиваргизов не может не удержаться от пояснений:-
— Знаете, о чем великие на закате жизни думали? Энрико Карузо считал, что певцу нужны две жизни. Одну — чтобы научиться петь, вторую — чтобы петь. Федор Шаляпин как-то заявил: «Боже, сколько во мне нахальства — в 37 лет Бориса спеть...» А Штоколов в65 лет вообще ушел со сцены и ежедневно посвящал себя гаммам, решив начать с нуля.
— Так что же, все оперные певцыодержимые? — невольно вырывается у меня.
— Не все, — дружно возражают Гиваргизовы. — Паваротти перестал быть собой, уйдя в симфонический шоу-бизнес. А вы знаете, — добивают меня вопросом на вопрос, — что он всего шесть партий за свою жизнь спел?
Но я не сдаюсь:
— А вы бы согласились с Паваротти на сцену выйти, когда многотысячный стадион?..
Роза держит паузу и опять отбивает вопрос вопросом:
— А что петь?
В ходе этого спора прямого ответа она так и не дала. Зато я узнал, что из наших не продается ни за какие миллионы «зеленых» Дмитрий Хворостовский, уже вошедший в мировую историю вокала. Не поддается на постановку суррогатной «Пиковой дамы» в Америке дирижер Юрий Темирканов, у которого за океаном аж три оркестра. Все-таки полезно общаться с мастерами чужого цеха. Для себя немало интересного почерпнешь, а главное — их же самих начинаешь лучше понимать!
Свое первое профессиональное образование Раузалия получала в училище при Ленинградской консерватории на отделении музыкальной комедии. С нынешней высоты странный выбор, но он был сделан ею осознанно: в училище помимо постановки голоса учили актерскому мастерству, танцу и прочему, что могло пригодиться в музыкальном театре, о котором она мечтала. Но жизнь распорядилась иначе, хотя она ни о чем не жалеет: лишних знаний и навыков не бывает. А вот с постановкой голоса еще предстояло работать и работать. Учеба продолжалась в Санкт-Петербургской академии культуры. Вот только саму ее при всем внимании преподавателей собственное пение не устраивало: «Тяжело пела, а хотелось легкости, чтобы голос лился...»
Так бы и мучила себя сомнениями, не встреться на ее профессиональном и жизненном пути Сергей Гиваргизов. Солист знаменитой украинской хоровой капеллы «Думка», объехавшей 32 страны мира, волей судьбы оказался в Мурманской филармонии. Более того, по сути дела, пожертвовал карьерой певца ради становления в городе собственного симфонического оркестра, что мурманчанам еще недавно и не снилось. И конечно, ради совершенствования мастерства ведущей сегодня солистки филармонии. Показалось, да простят мне Гиваргизовы за откровенность, что Роза и сегодня переживает, чувствуя себя виноватой, что Сергей оставил сцену. Было время, он готовился петь в одном проекте с любимым ими Хворостовским… Но кто знает, может, и в музыке действует закон сохранения энергии. Для нас становятся уже привычными ежегодные оперы на мурманской сцене. Пусть в концертном исполнении, пусть с приглашением заезших артистов, но ведь эти праздники вокального искусства вкупе с исполнением ораторий, симфоний, месс, реквиемов и других музыкальных священнодействий в корне меняют культурную среду в городе и крае. Живой голос и инструментальное исполнение классических образцов мировой музыки прямо на глазах, когда зал вдохновенно вздыхает, ничем не заменишь, ведь это общее переживание артистов и публики. Наверное, оно стоит того, чтобы положить на алтарь нашей культуры собственное исполнительское творчество. Сама же Роза и супруг еще вернется на сцену.
Конечно мне, сторннему человеку, не понять, как Сергей Гиваргизов определил линию становления ее вокальной индивидуальности, да и кому технология интересна. Но слушаю его и кажется, что-то начинаю представлять.
— Бог создал голос, он самый древний, но и самый живой инструмент. А скрипку сделали Гварнери и Страдивари, потому звучание механическое. Знаете, во время концерта на скрипке можно четыреста струн поменять, а человеку Бог дал всего две струны — две голосовые связки. И надо до конца жизни бережно использовать их. Вообще, техника — всего лишь способ передачи твоих переживаний...
В разговор включается Роза:
— Многие считают: чем сильнее голос, громче исполнение, тем лучше. На самом деле некоторые певцы уходят от первозданности оперы, классических образцов исполнения. Ведь как ни верти, а расцвет оперы, да и в целом музыки, — XVIII-XIX века. То, что создается сейчас, например, «Дети Розенталя», с классикой не имеет ничего общего.
— А Шостакович с его оперой «Нос»?
— Шостакович сам признавался, что опера не его жанр.
— Получается, правы те, кто считает оперу умирающим жанром? Впрочем, и сто лет назад ей печальную судьбу предрекали...
И опять инициативу в нашем разговоре перехватывает Сергей Гиваргизов:
— Проблема в другом. Раньше по 13-17 лет учились оперному пению и «брали» зрителя тембром голоса, а не шоу-трюками. А сегодня не хотят долго учиться, цель у многих певцов — быстро заработать большие деньги. Вот и предпочитают вместо кропотливой работы над собой искать спонсоров и продюсеров, готовых «раскрутить» имя.
Интересуюсь у Розы, какая оперная музыка ей ближе.
— Внутренне тяготею к барочной музыке, музыке старых итальянских мастеров, к Беллини, Доницетти. Из русских композиторов мне близки Глинка, Римский-Корсаков. А еще Григ. И конечно, Моцарт, хотя его «письмо» для голоса очень трудное. Мои пристрастия — бельканто.
Перевод с итальянского этого знаменитого музыкального понятия прозрачно ясен: красивое пение.
Спрашиваю напоследок мою героиню, что для нее успешный концерт?
— Когда приходит ощущение внутренней гармонии с собой. А от публики идет теплая волна. В начале концерта настороженность, даже холодность, — уточняет она,- а к концу чувствую, как люди отрываются от земли...
— Это ж никаких сил и нервов не хватит — каждый раз «поднимать» публику, — с сомнением говорю я.
— Чем больше энергии тратишь, тем больше ее возвращается, — ответила моя собеседница.
Владимир БЛИНОВ, газета «Мурманский вестник», 15 декабря 2007 года.
газета «Мурманский вестник»
